Задание:
1. Факторы и возможность соотношения лингвистики (фонологии) и социологии (антропологии)
2. Отражение в языке социальных связей, на примере авункулата.
3. Специфика структурализма на примере работы К. Леви-Стросса.
4. * Основные взгляды К. Леви-Стросса
5. * Правомерность теории структурализма для антропологии (на основе работы Леви-Стросса и Барта)
К. Леви - Стросс
Культурная антропология
Лингвистика занимает особое место в совокупности общественных наук, к которой она, несомненно, принадлежит. Она не является рядовой общественной наукой, так как она более других дисциплин продвинулась вперед и смогла оправдать притязание на звание науки; она вместе с тем выработала позитивный метод, с помощью которого подвергает анализу лингвистические факты. Это привилегированное положение лингвистики вызывает зависть, и можно заметить, что лингвистическими методами вдохновляются представители соседних дисциплин. Noblesse oblige (Положение обязывает).
Резкое изменение ситуации связано с появлением на свет фонологии. Последняя обновила не только лингвистику -трансформация была настолько глубокой, что не ограничилась частной дисциплиной. По отношению ко всем общественным наукам лингвистика не может не сыграть той же обновляющей роли, какую для совокупности всех точных наук играла, например, ядерная физика. В чем же состоит фонологическая революция, если обратить внимание на наиболее общие ее последствия?
Вот что отвечает на этот вопрос знаменитый основатель фонологии Н. Трубецкой. В своей программной статье он сводит метод фонологии к четырем фундаментальным процедурам: во-первых, фонология переходит от изучения сознательных языковых
проявлений к анализу их бессознательной инфраструктуры; во-вторых, она отказывается рассматривать термины как независимые единицы и берет за основу анализа отношения между терминами; в-третьих, она вводит понятие системы: "Современная фонология не ограничивается провозглашением того, что фонемы всегда являются составными частями системы: она демонстрирует конкретные фонологические системы и строит их модели"; в-четвертых, она стремится к открытию общих законов либо путем индукции, "либо путем логической дедукции, что придает им абсолютный характер".
Таким образом, общественной науке впервые удалось сформулировать необходимые закономерности. Таков смысл последней фразы Трубецкого; предыдущие же правила указывают на то, как лингвист должен взяться за дело для того, чтобы добиться этого результата. Мы не станем распространяться здесь о том, что притязания Трубецкого оправданы (в этом сходятся подавляющее большинство специалистов). Но когда событие подобной важности имеет место в одной из гуманитарных наук, представителям соседних дисциплин не только позволительно, но даже необходимо немедленно выявить его последствия и их возможное применение к фактам иного порядка. |
При этом открываются новые перспективы. Речь идет уже не просто об эпизодическом сотрудничестве, при котором лингвист и социолог, работая каждый в своей области, время от времени обмениваются сведениями, которые, как им кажется, могут заинтересовать коллег, работающих над проблемами родства и некоторыми другими проблемами. Занимаясь изучением этих явлений, социолог находится в ситуации, формально подобной ситуации фонолога: как и фонемы, термины родства являются смысловыми единицами, как и фонемы, они приобретают смысл лишь при условии интеграции в систему; подобно "фонологическим системам", системы родства разрабатываются на уровне бессознательного; наконец, рецидивы систем, правил брака, предписанных отношений между определенными группами родственников в удаленных регионах и в глубоко различных обществах заставляют предположить, что в обоих случаях наблюдаемые феномены являются результатом более общих, скрытых законов. Проблему можно сформулировать следующим образом: явления родства в ином порядке реальности относятся к тому же типу, что и явления лингвистические. Может ли социолог, используя метод, аналогичный по форме (если не по содержанию) методу фонологическому, совершить в своей науке шаг вперед, подобный тому, который недавно совершила лингвистика?
Еще более расположенным двигаться в этом направлении чувствуешь себя, сделав дополнительное заключение: изучение проблем родства осуществляется в настоящее время в тех же терминах и, видимо, находится во власти тех же затруднений, которые испытывала лингвистика на пороге фонологической революции. Между традиционной лингвистикой, которая искала объясняющий принцип прежде всего в истории, и некоторыми теориями Риверса существует поразительное сходство: в обоих случаях только (или почти только) исследование диахронного порядка должно дать отчет в синхронных явлениях. Сравнивая фонологию с традиционной лингвистикой, Трубецкой определяет первую как носительницу "систематического структурализма и универсализма" и противопоставляет этот метод эмпиризму и "атомизму" предшествовавших школ. Он рассматривает диахронный анализ в совсем иной перспективе: "В каждый момент времени эволюция фонологической системы направляется движением к цели. Эта эволюция имеет внутрилогический смысл, который призвана выявить историческая фонология".
Эта "индивидуалистическая", "атомистская" ориентация, раскритикованная Трубецким и Якобсоном и основанная исключительно на исторической случайности, в действительности ничем не отличается от той интерпретации, которую обычно применяют к системам родства. Каждую терминологическую деталь, каждое частное правило брака этнолог связывает с отдельным обычаем в качестве его последствия или пережитка. Вопрос же о том, как системы родства, взятые в синхронии, могли оказаться произвольным результатом столкновения множества гетерогенных институтов (многие из которых к тому же чисто гипотетические) и тем не менее регулярно и эффективно могут функционировать, никого не интересует.
Однако на пути переноса фонологического метода на область этнической социологии стоит дополнительная трудность. Дело в том, что внешняя аналогия между системами фонем и системами родства столь велика, что сразу же завлекает на ложный путь. Возникает опасность чисто формального уподобления терминов родства фонем языка. Для того чтобы достичь структурной закономерности, лингвист, как известно, анализирует фонемы по "дифференциальным признакам", так что в результате оказывается возможным организовать их в "пары оппозиций".
Социолог мог бы, следуя аналогичному методу, попытаться. отделить термины родства от данной системы. К примеру, в нашей системе родства термин «отец» содержит в себе позитивные указания относительно пола, приблизительного возраста, поколения; но он имеет нулевую протяженность и не способен выразить брачные отношения. Таким образом, в отношении каждой системы возникает вопрос: какие отношения она способна выразить? Что же касается отдельного термина родства, необходимо знать, в каком отношении он стоит к каждому из дифференциальных признаков (поколение, протяженность, пол, относительный возраст, брачное отношение и т.д.). Антропологи пытаются вывести общие закономерности на микросоциологическом уровне, подобно тому как лингвист открывает свои закономерности на внутрифонемном уровне. Именно этим интересна попытка Дэвиса и Уорнера.
Но здесь возникают сразу три возражения. Подлинно научный анализ должен быть реальным, упрощающим и объясняющим. Так, находимые в результате фонологического анализа дифференциальные элементы обладают объективным бытием в плане психологическом, физиологическом и даже физическом. Они менее многочисленны, чем их комбинации, т.е. фонемы. Наконец, они, будучи поняты, позволяют построить систему. Между тем вышеописанная гипотеза в антропологии не дает сходного по значимости результата. В данном случае трактовка терминов родства является лишь по видимости аналитической, потому что на самом деле результат более абстрактен, чем исходный принцип; вместо того чтобы двигаться в направлении к конкретному, исследователи от него удаляются, так что построенная в результате система оказывается всего лишь понятийной. Кроме того, опыт Дэвиса и Уорнера показывает, что достигнутая в итоге система бесконечно более сложна и трудна для интерпретации, чем исходные опытные данные. Наконец, гипотеза не имеет никакой объясняющей силы, она не позволяет понять природу системы и воссоздать ее генезис.
Причина этой неудачи заключается в том, что слишком буквальная приверженность методу лингвиста на деле предает его дух. Термины родства не являются чисто социологическими единицами -они являются еще и элементами речи. Спеша взять на вооружение методы лингвистического анализа, не следует забывать, что, будучи частью словаря, терминология родства соотносится с: лингвистическим методом не по аналогий, а прямо. Лингвистика учит, что фонологический анализ связан не просто со словами вообще, а со словами, предварительно разбитыми на фонемы. На уровне же словаря необходимых отношений нет. Эта истина относится ко всем элементам словаря, включая терминологию родства. То, что верно для лингвистики, должно быть верным и для социологии языка. В обсуждаемой статье Дэвис и Уорнер распространили фонологический метод на антропологию, но при этом предали забвению его основания. В своей довольно давней статье такую возможность практически предвидел Крёбер. И если он в ней делал заключение о невозможности структурного анализа терминов родства, то сама лингвистика работала в то время с помощью фонетического, исторического и психологического методов. Общественные науки по необходимости разделяют ограниченность лингвистики, но они также могут поставить себе на службу ее достижения.
Не следует, однако, пренебрегать очень глубоким различием между набором фонем языка и набором терминов родства. В первом случае нет никакого сомнения относительно функции языка: он служит коммуникации. Фонология всего лишь позволила лингвистам обнаружить систему, с помощью которой язык этого результата достигает. Итак, функция была известна, но неизвестной оставалась система. Ситуация социолога в этом отношении противоположная. Тот факт, что термины родства образуют системы, известен нам со времен Льюиса Г.Моргана. Напротив, мы продолжаем находиться в неведении относительно употребления, к которому системы терминов родства предназначены.
Это не означает, что мы должны отказаться от внесения упорядоченности в изучение систем родства и от нахождения их значения. Но нужно, по крайней мере, признать существование специфических проблем, стоящих перед социологическим анализом словаря родства, и неоднозначность отношений между социологическим методом и методом лингвистики. Поэтому мы ограничимся обсуждением одного простого случая. К счастью, мы имеем такую возможность.
За тем, что принято называть системами родства, на самом деле скрываются два весьма различных порядка реальности. Во-вторых, это терминология родства, с помощью которой выражаются различные типы семейных отношений. Но родство не ограничивается одной номенклатурой. Индивиды и группы индивидов, которые пользуются терминами родства, чувствуют себя связанными друг с другом определенными типами поведения (подразумевающими уважение или фамильярность, права или обязанности, дружественное расположение или враждебность). Таким образом, кроме того, что мы предлагаем называть системой наименований (она-то и образует словарь родства в собственном смысле слова), имеется другая система, природа которой равным образом психологическая и социальная и которую мы предлагаем называть системой типов поведения.
Если система наименований действительно ставит нас в ситуацию аналогичную, но перевернутую по отношению к той, которую мы имеем в фонологических системах, то, когда речь заходит о системах типов поведения, эта ситуация оказывается, если так можно выразиться, "выровненной" или "сглаженной". Мы понимаем ту роль, которую эти последние системы играют в обеспечении сплоченности и равновесия группы; непонятными остаются природа существующих между различными типами поведения связей и их необходимость. Другими словами, как и в случае с языком, нам известна функция, но недостает системы.
Мы, следовательно, делаем глубокое различие между системой наименований и системой типов поведения и в этом пункте расходимся с Радклиффом-Брауном, если он, в чем его иногда упрекают, действительно считал, что вторая система является не более как переводом первой системы в план эмпирической реальности. За последнее время было обнаружено множество групп, в которых картина терминов родства не является зеркальным отражением картины типов поведения, и наоборот. Было бы ошибочным предполагать, что в любом обществе основным регулятором отношений между людьми является система родства. Но даже в тех обществах, где эта роль ей отведена, она выполняет ее не всегда в одинаковой степени.
Более того, всегда следует различать между, во-первых, невыкристаллизовавшимися, диффузными типами поведения, не закрепленными институционально (относительно них можно предположить, что в плане психологическом они являются отражением или налетом терминологии), а во-вторых, санкционированными типами поведения, связанными с запретами и привилегиями, выражающимися через установленный ритуал. Последние типы поведения далеко не отражают номенклатуру автоматически и часто являются вторичными разработками, призванными разрешить противоречия и преодолеть свойственную системе наименований недостаточность
Можно без труда согласиться с утверждением Радклиффа-Брауна о существовании "реальной взаимосвязи между терминологией и остальной частью системы". По меньшей мере некоторые из его критиков ошибочно отмечали отсутствие строгого параллелизма между типами поведения и номенклатурой в их автономии друг от друга. Но взаимозависимость не является буквальным соответствием. Система типов поведения представляет собой, скорее, динамическую интеграцию системы наименований.
Даже если допустить наличие функциональных отношений между системами, с чем мы безоговорочно согласны, по методологическим причинам можно раздельно заниматься проблемами, относящимися к тому или иному порядку. Именно так мы и предполагаем поступить с проблемой, в которой антропологи справедливо видят точку отсчета всякой теории типов поведения, а именно с проблемой дяди по материнской линии. Мы попытаемся показать, как применение фонологического метода позволяет пролить на эту проблему новый свет. Социологи уделили ей особое внимание потому, что отношение между материнским дядей и племянником имеет важное значение в большом числе примитивных обществ. Однако недостаточно констатировать эту частоту - необходимо найти ее причину.
Напомним вкратце основные этапы развития проблемы материнского дяди. В XIX в. до появления в свет работ С.Хартланда роль материнского дяди не задумываясь, истолковали как пережиток матриархата. Матриархат оставался чисто гипотетическим типом общественной организации, и возможность его казалась особенно сомнительной перед лицом европейских примеров. К плачевному результату привела и предпринятая Риверсом попытка объяснения важной роли материнского дяди в Южной Индии как пережитка перекрестно-кузенного брака. Сам автор вынужден был признать, что его теория не смогла объяснить эту проблему в полном объеме и отказаться от гипотезы, которая приводит множество гетерогенных и к настоящему времени исчезнувших обычаев (перекрестно-кузенный брак является лишь одним из них) для объяснения одного-единственного института. Атомизм и механицизм торжествовали победу.
Фактически лишь программная статья Роберта Лоуи "Матрилинейный комплекс" кладет начало тому, что хотелось бы назвать "современным этапом" в развитии проблемы авункулата. В этой статье автор доказывает, что корреляция между влиянием материнского дяди и счетом родства по материнской линии не выдерживает никакой критики, что в действительности авункулат столь же часто встречается в сочетании со счетом родства по отцовской линии. По мнению Лоуи, влияние дяди по линии матери является не следствием или пережитком матриархата, а не более как частным случаем "обшей тенденции связывать определенные общественные отношения с определенными формами родства независимо от счета родства". Единственно позитивную основу теории систем родства составляет предложенный Лоуи в 1919 г. принцип, согласно которому у людей имеет место тенденция классифицировать типы поведения.
Но в то же время Лоуи оставил без ответа некоторые вопросы. Что такое истинный авункулат? Не смешиваются ли в одном термине разные обычаи и типы поведения? И если тенденция определять все типы поведения действительно существует, то почему не все, а лишь некоторые из них ассоциируются с авункулатом?
Здесь прослеживается поразительная аналогия между развитием интересующей нас проблемы и историей лингвистики. В области межиндивидуальных отношений имеется практически неограниченное число типов поведения; то же самое относится к различию звуков, которые способен произвести голосовой аппарат человека и которые ребенок действительно произносит в первые месяцы своей жизни. Однако язык удерживает из совокупности звуков лишь небольшое число. Поэтому лингвиста интересуют следующие вопросы. Почему выбраны именно эти звуки? Каковы отношения между одним или множеством отобранных звуков и всеми остальными звуками?
Проблема материнского дяди находится в настоящее время именно на этой стадии: подобно языку, социальная группа имеет в своем распоряжении богатый психофизиологический материал, подобно языку, она также удерживает из него лишь некоторые элементы и по меньшей мере некоторые из них остаются инвариантными во многих культурах, но сочетаются различными способами. Какова, спрашивается, причина такого выбора и каковы законы комбинаций?
Первой попыткой проанализировать то, что можно назвать "обшим принципом поведения" в отношении к авункулату, явилась знаменитая статья А.Радклиффа-Брауна "Брат матери в Южной Африке". Здесь достаточно вкратце напомнить основные тезисы этой классической статьи.
По утверждению Радклиффа-Брауна, термин авункулат покрывает две антитетические системы поведения: в первом случае материнский дядя является носителем семейной власти - он располагает властью над племянником, тот его боится и ему подчиняется; во втором случае привилегией фамильярности по отношению к дяде обладает племянник. В последнем случае имеется корреляция между поведением по отношению к материнскому дяде и по отношению к отцу. Итак, перед нами две одинаковые, но перевернутые системы поведения: в группах, в которых отношения между отцом и сыном носят интимный характер, отношения между дядей и племянником являются авторитарными; напротив, там, где носителем суровой семейной власти является отец, с дядей отношения довольно свободные. Эти два типа поведения образуют, следовательно, как сказал бы фонолог, две пары оппозиций.
Статья Радклиффа-Брауна заканчивалась следующим выводом: содержание этих оппозиций определяет в конечном итоге счет родства. При счете родства по отцовской линии представителями традиционной власти являются отец и его род, а материнский дядя рассматривается как "мать мужского пола"; в таком случае с ним обращаются примерно так же, как с матерью, а иногда даже обозначают тем же самым термином. При счете родства по материнской линии имеет место обратное явление: носителем власти является в таком случае материнский дядя, а интимные и нежные отношения завязываются между отцом и его родом и сыном. Значение вклада Радклиффа-Брауна в разрешение интересующей нас проблемы трудно переоценить. После безжалостной критики метафизики эволюционистского толка, с таким блеском проведенной Лоуи, он предпринял попытку синтеза. Если ему не удалось достичь этой цели одним ударом, то от этого, конечно, не становится меньше дань уважения, которую надлежит воздать великому английскому социологу. Однако статья Радклиффа-Брауна оставляет открытыми грозные вопросы: во-первых, авункулат имеет место не при всех патрилинейных или матрилинейных системах, кроме того, иногда он имеет место при системах, которые не являются ни теми, ни другими; во-вторых, авункулярное отношение включает в себя не два, а четыре термина (брат, сестра, свояк и племянник). Теория Радклиффа-Брауна произвольно изолирует одни элементы глобальной структуры!) от других. Поясним эти трудности на нескольких простых примерах.

Что можно заключить на основании этих примеров? То, что корреляция между формами авункулата и способом счета родства не исчерпывает проблемы. Различные формы авункулата могут сосуществовать с одним и тем же счетом родства (по материнской или отцовской линии). Тем не менее мы постоянно сталкиваемся с одним и тем же фундаментальным соотношением между четырьмя парами оппозиций, необходимым для построения системы.
Установленный в синхронии закон корреляции может быть верифицирован в диахронии. Если резюмировать эволюцию семейных отношений со времен средневековья п том виде, в каком она описана у Хоуарда, то получится приблизительно следующая картина: власть брата над сестрой приходит в упадок, власть будущего мужа возрастает; одновременно с этим связь между отцом и сыном ослабляется, а связь между материнским дядей и племянником усиливается.
Для того чтобы понять авункулат, его нужно рассмотреть как отношение внутри системы, другими словами, для выяснения структуры системы должны быть рассмотрены в полном объеме. Сама эта структура покоится на четырех терминах (брат, сестра, отец, сын), объединенных четырьмя парами коррелятивных оппозиций, так что в каждом из двух поколений отношение всегда является либо позитивным, либо негативным. Что же такое эта структура и какова причина ее существования? Ответ на этот вопрос следующий: структура эта является самой простой структурой родства, какую только можно себе вообразить. Она представляет собой, собственно говоря. атом родства.
В поддержку этого утверждения можно выдвинуть аргумент логического порядка: для того чтобы структура родства существовала, НУЖНО, чтобы в ней наличествовали три вида семейных отношений, имеющих место во всяком человеческом обществе, а именно: кровородственное отношение, брачное отношение и отношение филиации. Речь идет, другими словами, об отношениях кровных братьев и сестер, об отношениях мужей к женам и об отношениях родителей к детям. Нетрудно заметить, что рассмотренная структура, в соответствии с принципом наибольшей экономии, удовлетворяет указанным трем условиям. Но соображения эти носят абстрактный характер: приведем поэтому более прямое доказательство.
Первичный и несводимый характер атома родства в том виде, в каком мы его определили, непосредственно вытекает из всеобщего правила запрещения инцеста. Правило же это равносильно утверждению, что в любом человеческом обществе мужчина может получить жену не иначе как от другого мужчины, который отдает ему свою дочь или сестру. В силу этого нет нужды объяснять то, как материнский дядя проникает в структуру родства, потому что он является ее изначально данным условием. Ошибка традиционной социологии - равно как и традиционной лингвистики - состояла в рассмотрении терминов, а не отношений между терминами.
Прежде чем идти дальше, ответим на некоторые из возможных возражений. Во-первых, если отношения между свойственниками образуют необходимую ось, вокруг которой структуры родства единственно и могут вращаться, то зачем включать в элементарную структуру родства продукт брака, т.е. ребенка? Конечно, ребенок может родиться или не родиться. Но он необходим для выявления динамики и телеологии первоначального процесса, который основывает родство на браке. Ведь родство не является чем-то статичным; оно существует лишь при условии своего продления во времени. Мы имеем здесь в виду не стремление к продолжению рода, но то, что в большинстве систем родства первоначальное неравновесие, имеющее место в данном поколении между тем, кто отдает женщину, и тем, кто ее получает, может стабилизироваться только посредством контрпоставок в следующих поколениях. Структура родства - пусть даже самая элементарная - существует в плане синхронии и диахронии одновременно.
Во-вторых, возникает вопрос о том, нельзя ли вообразить себе структуру симметричную данной и столь же простую, но с переворачиванием полов, т.е. включающую в себя сестру, брата, жену последнего и родившуюся от этого союза дочь. Это, конечно, возможно. Но данная теоретическая возможность не находит человеческом обществе экспериментального подтверждения, потому что в нем мужчины обменивают женщин, а не наоборот. Исследовать остается другое: не пытались ли некоторые культуры реализовать нечто вроде фиктивного образа этой перевернутой структуры? Случаи такого рода хоть редко, но имеют место.
Тут возникает, однако, более серьезное возражение. Не удалось ли нам всего лишь перевернуть проблему? Традиционная социология упорно стремилась объяснить происхождение авункулата; мы же отказались от такого рода попыток, приняв брата матери не за нечто внешнее, а за элемент, наличный в простейшей семейной структуре изначально. Но почему же в таком случае мы не встречаем авункулат во все времена и у всех народов? Да, авункулат представляет собой явление очень распространенное, но не всеобщее. Поэтому тщетно стремление избежать случаев, в которых авункулат имеет место, чтобы потерпеть поражение в тех случаях, где он вообще отсутствует.
Заметим, во-первых, что система родства не имеет одинакового значения во всех культурах. В некоторых из них она является активным принципом, регулирующим все общественные отношения или большинство из них. В других обществах - каковы, например, современные общества западного типа - эта функция либо отсутствует, либо играет незначительную роль. В третьих обществах, как, например, у равнинных индейцев, система родства работает лишь отчасти. Система родства есть язык. Но язык этот не универсален, и ему можно предпочесть другие средства выражения и действия.
С социологической точки зрения это означает, что в каждом ' конкретном случае неизбежно возникает предварительный вопрос: систематична ли данная система? Подобный, на первый взгляд абсурдный, вопрос на самом деле является таковым лишь применительно к языку, ибо язык является системой значения, системой, которая не может не быть значащей, потому что весь смысл ее существования заключается в обозначении. Но по мере того как удаляются от языка и обращаются к другим системам, которые также претендуют быть значащими, но чья ценность которых в этом отношении остается частичной и фрагментарной (таковы социальная организация, искусство и т.д.), вопрос этот нуждается в более строгом анализе.
Мы, кроме того, истолковали авункулат как составную часть элементарной структуры родства. Структура эта, будучи результатом отношений четырех указанных терминов, является, по нашему мнению, подлинным атомом родства. Во-первых, ни одно явление не может быть понято или задано без учета основных требований этой структуры; во-вторых, она является уникальным строительным материалом для более сложных систем родства. Ибо любая другая система является более сложной, чем эта, или, выражаясь более точно, путем воспроизведения этой элементарной структуры и интеграции в нее новых элементов можно построить любую другую систему родства.
Следовательно, нужно рассмотреть два случая. В первом элементарная структура родства работает путем рядоположения простых структур, в результате чего авункулярное отношение постоянно остается в поле зрения. Во втором случае система имеет более сложную конструкцию, и здесь авункулярное отношение, будучи наличным, может тем не менее потонуть в этнографическом контексте. Можно, например, вообразить систему, берущую за точку отсчета элементарную структуру, но присоединяющую к ней по правую сторону от материнского дяди жену последнего, а по левую сторону от отца сначала его сестру и ее мужа. Можно без труда показать, что такого рода усложнение повлечет за собой параллельное удвоение в следующем поколении: родившийся от брака ребенок будет либо сыном, либо дочерью, и в зависимости от пола он вступит в симметричные перевернутые отношения с другими родственниками, занимающими внутри структуры иные периферические позиции (таково доминирующее положение сестры отца в Полинезии, такова нхлампса в Южной Африке и наследование жене брата матери). В такого рода структурах авункулярное отношение продолжает явственно проглядывать, но не является более доминирующим. В более сложных структурах оно может исчезнуть или смешаться с другими отношениями.
В своих ставших классическими работах Радклифф-Браун Доказал, что даже в условиях функционирования таких жестких и искусственных систем, как австралийские системы брачных классов, туземцы прекрасно отдают себе отчет в биологическом родстве. Это неопровержимое наблюдение оставляет, однако, без внимания тот решающий, по нашему мнению, факт, что системы родства продолжают существовать лишь в виде конкретных структур брачного обмена. Другими словами, то, что Радклифф-Браун называет отношениями "первого порядка", находится в функциональной зависимости от отношений, которые он считает производными и вторичными. Системы родства в человеческом обществе изначально имеют условием своего существования требование разложить то, что он называет "элементарной семьей".
Следовательно, действительно элементарными являются не изолированные термины, т.е. семьи, а отношения между терминами. Никакая другая теория не способна отдать отчет во всеобщности правила запрещения инцеста, имеющего своим корроларием авункулярное отношение. В одних случаях это проявляется явным образом, в других - скрытым.
Системы родства, будучи системами символов, составляют привилегированную область, в которой усилия антропологов почти что (мы настаиваем на этом "почти что") достигают уровня наиболее развитой социальной науки, лингвистики. Но условием сотрудничества представителей этих дисциплин, сотрудничества, от которого можно ожидать успехов в познании человека, является умение не упускать из вида тот факт, что в обоих случаях мы имеем дело с явлениями чисто символического порядка. К натуралистическим теориям допустимо - и в определенном смысле даже неизбежно - прибегать при попытке объяснить появление на свет символического мышления, но раз уж оно принимается как данное, объяснение должно столь же радикально изменить спою природу, насколько вновь образовавшийся феномен отличается от того, который ему предшествовал и подготовил его появление. С этого момента всякая попытка прибегнуть к натуралистским гипотезам грозит свести на нет громадный шаг вперед, который лингвистика уже совершила и который намечается в социологии семьи, и отбросить последнюю к скучному и бесплодному эмпиризму.

К. Леви-Стросс Структурная антропология. – М., 1980. – с. 116-128, 131-136, 138-139